1. Эволюция мирового порядка: глобальные процессы и тенденции

Неизбежность появления нового миропорядка вытекает из исторической закономерности циклического подъема и заката великих держав. Международная система переживает период наиболее глубокой трансформации со времени создания послевоенного миропорядка во второй половине 1940-х годов. В основе этого процесса лежит совокупность целого ряда системных изменений (факторов), в числе которых размывание американской однополярности и нарастание полицентричности в международной системе, увеличение потенциала восходящих держав, которые выступают за придание международным отношениям более сбалансированного и равноправного характера.

Постепенное формирование «постамериканского мира» становится реальностью, хотя этот процесс идет крайне сложно и зигзагообразно. Видный американский политолог, бывший редактор еженедельника Newsweek International Ф. Закария, который ввел в оборот это выражение, считает: «С ростом активности других стран огромное поле деятельности Америки неминуемо сократится. Смогут ли Соединенные Штаты приспособиться к появлению других сил – различной политической окраски и на разных континентах? Это отнюдь не означает, что воцарится хаос или агрессивность – всё как раз не так. Но единственный способ для Соединенных Штатов предотвратить чьи-либо враждебные действия – создать против них широкую долговременную коалицию. А это станет возможным, только если Вашингтон сможет продемонстрировать свою готовность к тому, что другие страны будут являться полноправными участниками нового порядка. В сегодняшнем международном порядке прогресс означает компромисс» [1].

Новая роль, которую США с их по-прежнему исключительными возможностями и глобальным присутствием могли бы, по мнению Ф. Закарии, играть в формирующемся миропорядке, весьма отличается от обычной роли сверхдержавы. «Это не нисходящая вертикаль иерархии, когда Соединенные Штаты принимают свои решения и затем сообщают о них благодарному (или молчаливому) миру. Но это очень важная роль, потому что в мире со многими игроками выработка плана и организации коалиций становятся главными формами власти» [2].

Эти тенденции отмечены в качестве доминирующих в Концепции внешней политики Российской Федерации в двух её последних редакциях (2013 и 2016 гг.). Так Концепция 2016 г. констатирует, что «в результате процесса глобализации складываются новые центры экономического и политического влияния. Происходит рассредоточение мирового потенциала силы и развития, его смещение в Азиатско-Тихоокеанский регион. Сокращаются возможности исторического Запада доминировать в мировой экономике и политике. Отчетливо проявляется многообразие культур и цивилизаций в мире, множественность моделей развития государств» [3].

Фундаментальной первопричиной формирования нового миропорядка являются глобальные сдвиги в распределении экономических ресурсов влияния. Растущая экономическая мощь восходящих держав ведет к увеличению их влияния в мире. Суммарный ВВП семи самых крупных государств с формирующейся рыночной экономикой, – а к ним относятся и государства БРИКС за исключением ЮАР – опередил ВВП «большой семерки» ведущих западных держав. Хотя оценки экспертов разнятся, но, проецируя в будущее нынешние тенденции экономического развития, многие из них предполагают, что к 2020 г. на долю США, Китая и ЕС будет приходиться почти по 20% мирового ВВП, на Индию – 10% и Японию – около 5%. Некоторые зарубежные политики и эксперты ставят на одну доску ожидаемое наступление нового мирового порядка и закат Запада [4]. В 2014 г. экономика Китая по паритету покупательной способности вышла на первое место в мире, хотя по прогнозам западных экспертов это должно было случиться не ранее 2019 года. Правда по абсолютному показателю ВВП, а также по качественным характеристикам экономика КНР ещё значительно уступает США.

Существенные изменения происходят и в интерпретации термина «геоэкономика» и всех связанных с ней инструментов, которые после окончания холодной войны стали такими же органичными, как и более традиционная геополитика. Теперь уже очевидно устаревание тех трактовок геоэкономики, которые бытовали в первое время после распада биполярности и краха противостоявшей капитализму социально-экономической системы и заключались во мнении, что геоэкономика способна полностью заменить собой геополитику. Именно такую трактовку дал в 1990 г. американский политолог, историк и экономист Э. Люттвак. Он утверждал, что за исключением отдельных частей мира, где военная конфронтация продолжает существовать по чисто внутренним или региональным причинам, окончание холодной войны ведет к неуклонному снижению роли военной силы в мировых делах, что отныне миром будет править лишь логика торговли, что Мировую политику на международной арене заменит Мировой бизнес с мириадами экономических взаимосвязей, опутывающих планету [5].

Роль геоэкономики отнюдь не становится меньше, чем это предполагали авторы её первоначальных концепций, но она в гораздо большей степени, чем это представлялось большинству экспертов в начале 1990-х гг., применима к полицентричному, а не американоцентричному миропорядку и вовсе не делает менее значимыми силовые инструменты. Хотя на сегодняшний день в использовании торгово-экономических рычагов для укрепления своего влияния в мире преуспел в первую очередь Китай, геоэкономика всё более активно используется и другими международными игроками в незападном мире. Как считают бывший заместитель помощника президента США по национальной безопасности (при Дж. Буше-мл.) Р. Блэквилл и старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Дж. Харрис: «при том, что возвышение Китая является, безусловно, важнейшей причиной возрождения геоэкономики, сосредотачивать внимание исключительно на Китае означает упускать из виду более широкий, более комплексный феномен. Развивающиеся страны всех «калибров» рассматривают геоэкономические инструменты как основные средства внешней политики практически в любой мыслимой ситуации» [6].

Р. Блэквилл и Дж. Харрис выделяют семь экономических инструментов, способных иметь геополитическое применение: торговую политику, инвестиционную политику, экономические и финансовые санкции, кибератаки, экономическую помощь в развитии, финансовую и денежно-кредитную политику, энергетику и сырьё [7]. При этом они признают, что современная геоэкономика демонстрирует возрождение государственного капитализма, что преимущество в глобальной конкуренции всё чаще получают те государства, которые в наибольшей степени способны концентрировать ресурсы в собственном распоряжении. Они выделяют Россию в числе тех незападных игроков, которые благодаря данным тенденциям имеют особенно много возможностей использовать геоэкономические рычаги влияния (в первую очередь нефтегазовые компании) [8].

Структурные сдвиги в мировом балансе сил находят выражение в различных процессах и явлениях, происходящих в сфере глобальной и региональной безопасности. Происходит рост уязвимостей и обострение соперничества в мире – становится больше предпосылок для споров между государствами, особенно тех, что проистекают на почве конкуренции идеологий, политических и национально-религиозных идентичностей (постсоветское пространство, Балканы, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия, регион Сахель в Африке), а также в борьбе за различные виды ресурсов. Те государства, которые ранее испытывали недостаток потенциала для отстаивания своих интересов, по мере его укрепления стали демонстрировать готовность действовать более решительно в ситуациях, представляющих угрозу для их национальной безопасности или геостратегического положения.

Утверждение полицентрических начал в мировом порядке, кризис однополярности дают всё большему числу исследователей основание говорить о том, что параллельно глобализации и не отменяя её нарастают тенденции к деглобализации, дополнительный стимул которым дал приход Д. Трампа в Белый дом. Конечно, было бы несколько односторонним, как это делают некоторые российские эксперты, трактовать деглобализацию как «возвращение к ситуации, когда национальное государство несет ответственность за состояние дел в пределах своей территории и в отношениях с другими членами международного сообщества» [9]. Возврат к положению, когда национальное государство вновь станет исключительным субъектом мирового порядка, уже вряд ли возможен в условиях, когда интеграционные институты, пусть они и не гарантированы от периодических кризисов (как это происходит в настоящее время в ЕС), взяли на себя слишком много регулирующих функций, чтобы их можно было свести на нет.

Тем не менее, признаки деглобализации просматриваются в таких тенденциях, как замедление темпов роста мировой торговли. Страны, чьи экономики до сих пор были ориентированы на экспорт своей продукции (в первую очередь здесь следует назвать Китай), в большей мере переориентируются на внутренний спрос. До кризиса 2008–2009 гг. в течение более чем двух десятилетий темпы роста мировой торговли вдвое превышали темпы роста мирового ВВП. В сентябре 2016 г. Всемирная торговая организация (ВТО) опубликовала прогноз, согласно которому в следующем году впервые за 15 лет мировая торговля, возможно, будет расти медленнее, чем мировое производство (от 1,8 до 3,1% в сравнении с 2,2% роста мирового ВВП) [10]. Правда уже в следующем году ВТО начала корректировать эти алармистские предсказания, повысив прогноз роста мировой торговли в 2017 г. до 3,6% (благодаря, прежде всего, росту товарооборота в Азии и увеличению импортных потоков в Северную Америку). Однако руководители ВТО всё равно воспринимают эти оптимистические тенденции с большой осторожностью, особенно ввиду активизировавшейся протекционистской риторики в таких странах, как США, и роста глобальной геополитической напряженности.

2. Американские дискуссии о мировом порядке

Если в первые два десятилетия после окончания холодной войны политологи в США были увлечены дискуссиями об «американской однополярности», то в последние годы всё большее место в этих обсуждениях занимает вопрос о меняющейся конфигурации миропорядка. В западном экспертном сообществе наблюдается широкая палитра точек зрения и гипотез в отношении будущего мироустройства, сроков его становления и тех явлений, которыми будет сопровождаться процесс его формирования.

С точки зрения адептов неореалистской школы политологической мысли, в основе системы международных отношений лежит распределение материальной силы. Концентрация силы является, по их мнению, ключевой детерминантой внешней политики. Они убеждены, что для крупных и мощных государств естественно опираться на атрибуты силы. У приверженцев «неореалистского» подхода военная сила и война играют главную роль в понимании того, как распределяется влияние в мире. Они полагают, что становление новых центров силы будет неизбежно сопровождаться нарастанием военно-политической напряженности в мире. По мнению Дж. Миршаймера, «великие державы определяются на основе соотношения между их военными потенциалами. Чтобы соответствовать квалификации великой державы, государство должно обладать достаточными военными активами, чтобы всерьез бороться против наиболее сильного государства в мире в ходе полномасштабной неядерной войны» [11].

3. Место и роль США в трансформирующейся системе международных отношений

Формирование миропорядка является во многом стихийным процессом, на который даже США при всем их могуществе как единственной сверхдержавы не в состоянии повлиять решающим образом. Иное дело – институциализация изменений в системе международных отношений. Исторически системные сдвиги в международном институциональном порядке происходили в результате радикального изменения баланса сил, как правило, по итогам крупномасштабных войн и военных конфликтов. И легитимность этих перемен определялась правами государств-победителей. Однако нынешний мир во многом отличается от того, каким он был в предыдущую эпоху, когда роль военной силы была исключительной и всё определяющей.

Всё больше западных политологов признаёт невозможность сохранения миропорядка, построенного на американском доминировании, но мало кто из них видит альтернативу лидерству США в мировых делах. Соединенные Штаты заметно превосходят ближайших конкурентов по совокупности военной, экономической и мягкой силы. Согласно оценкам экспертного совета, при директоре Национальной разведки США (NIC), в обозримый период Соединенные Штаты останутся «первыми среди равных» в ряду великих держав и продолжат в той или иной степени доминировать в мировых делах благодаря превосходству по ряду важных параметров силы и унаследованной роли лидера [12]. По их прогнозам, на период до 2030 г. ни одно из государств не сможет приобрести статус гегемона. Эксперты NIC полагают, что на фоне подъема Китая и экономической мощи Азии в целом, продолжится относительное падение экономик Европы, Японии и России. К 2030 г. доля Запада (США, Европа и Япония) в мировом ВВП составит явно меньше половины.

США сохраняют лидерство по многим качественным параметрам экономической силы, несмотря на бурный рост китайской экономики. Лидирующее положение Соединенных Штатов во многом определяется тем, что 41% всех платежей в мире производится в американской валюте. В то же время серьезной проблемой для США является стремительный рост госдолга, который с 2007 г. увеличился почти в два раза и достиг 14,4 трлн долларов в 2016 г., что составляет 80% американского ВВП. Увеличивается зависимость США от иностранных инвесторов в финансировании американского госдолга. Положение пока спасает сохраняющееся доверие зарубежных держателей американских гособлигаций к доллару и высокий спрос на него в качестве мировой резервной валюты. Это доверие позволяет США более легко и с меньшими затратами финансировать долг по сравнению с другими странами, которые находятся в схожей фискальной ситуации. Однако в 2015 г. иностранные держатели американских облигаций впервые купили меньше этих ценных бумаг, чем продали. Иностранным государствам принадлежат долговые финансовые обязательства Соединенных Штатов на 4 трлн долл., и еще 2 трлн долл. – частным фондам и инвесторам. Наибольшая доля этого долга находится у Японии – 1,09 трлн долл. и Китая – 1,05 трлн долларов [13]. До 2016 г. Китай в течение почти десятилетия был крупнейшим кредитором США.

На обозримую перспективу США останутся доминирующей в военном отношении державой мира, соответственно им невыгодно, чтобы девальвировалась роль силы в международных отношениях. Вместе с тем, как заявил на слушаниях в Конгрессе председатель КНШ Дж. Данфорд, наукоемкие технологии военного назначения, которые раньше генерировались в рамках ВПК, теперь становятся более доступными в результате развития технологий в негосударственном секторе, и все эти процессы подрывают американское влияние в мире, техническое превосходство вооруженных сил США [14].

4. Военно-политические альянсы в политике США: преемственность и новизна

С проблемой сохранения военного доминирования США в мире тесно связаны вопросы о поддержании военно-политических альянсов, в которых Вашингтон участвует, о том, в какой мере каждый из этих альянсов сохраняет свою целесообразность для него самого. США на сегодняшний день связаны военно-политическими обязательствами со странами, составляющими в сумме 25% населения Земли и производящими 75% мирового ВВП. Многие американские исследователи считают, что такая обширная сеть альянсов не укрепляет безопасность США, а наоборот увеличивает риск их втягивания в военные конфликты. Правда, эту угрозу не следует преувеличивать: как считает профессор Университета Тафтса М. Бекли, исследовавший различные примеры американского военного вмешательства в кризисные ситуации в различных регионах мира после Второй мировой войны, риск «опутывания» страны подобными обязательствами, хоть и реален, но вполне управляем. Политика США в сфере безопасности находится целиком в руках американских лидеров и определяется в первую очередь их восприятием того, в чем состоят жизненно важные национальные интересы. В тех же случаях, когда Вашингтон демонстрировал чрезмерную военную вовлеченность, это, по мнению автора, диктовалось не союзническими обязательствами, а преувеличенным восприятием внешней угрозы и недооценкой издержек от военной интервенции (имеется в виду, прежде всего, вторжение в Ирак в 2003 году) [15]. Следует в то же время признать, что подобное нередко неадекватное восприятие Вашингтоном характера внешних угроз и произвольность мотивировок для военных интервенций – это следствие той общей ситуации, которая сложилась после террористических атак 11 сентября 2001 г. и которая в то же время способствовала стиранию граней между постоянными институциализированными альянсами и гибкими «коалициями желающих», формирующимся ради проведения той или иной операции в кризисных и конфликтных регионах.

Критикуя столь высокомерный подход администрации Д. Трампа к союзникам и её лозунг «Америка прежде всего», президент Совета по международным отношениям Р. Хаас отмечает, что за рубежом этот лозунг был интерпретирован как намерение оттеснить друзей и союзников на вторые роли. С течением времени такой подход приведет к тому, что другие начнут ставить на первое место себя, а это в свою очередь будет делать их менее склонными к тому, чтобы учитывать американские интересы и предпочтения (не говоря уже о том, чтобы признавать их приоритетность) [16].

5. Новые центры силы и влияния

Представление о многополярном миропорядке получает всё большее распространение по мере подъема центров незападного мира, прежде всего Китая. В последнее десятилетие, особенно после глобального финансово-экономического кризиса 2008 г., формирование полицентричной структуры миропорядка приобрело явственный характер. К числу формирующихся самостоятельных центров влияния большинство политологов относят Китай, Индию, Россию, франко-германское ядро ЕС. Некоторые эксперты называют в качестве потенциальных претендентов на этот статус также Бразилию и Японию.

Китай в результате успешных многолетних реформ превратился в страну с мировым влиянием, став одним из самых ярких примеров использования геоэкономических механизмов как средства достижения своих геополитических целей. На протяжении долгого периода КНР показывала более высокие темпы увеличения своей доли в мировой экономике, чем любая из западных держав с конца XIX века. Пекин активно и весьма успешно разрабатывает и реализует различные варианты сочетания инструментов геоэкономического влияния в основных точках приложения своих усилий (АТР, Южная Азия, Центральная Азия, Африка, Латинская Америка и т.д.). Продвигаемый КНР план в рамках инициативы «Один пояс – один путь» предусматривает создание шести экономических коридоров, которые будут связывать Китай с 65 странами, на которые приходится 60% населения планеты и 30% мирового ВВП. Китай с целью реализации проекта «Экономического пояса шелкового пути» учредил в 2014 г. специальный фонд размером 40 млрд долл., а впоследствии – Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ) с капиталом 100 млрд долл.

БРИКС

Хотя пять ведущих держав незападного мира объединены в БРИКС во многом по формальным признакам, эта группа стремится формулировать консолидированную позицию по ряду ключевых проблем мирового развития – роль ООН, реформа институтов глобального управления, обновление международных финансовых структур и т.д. Сближает эти страны и совпадение взглядов на ключевые принципы международных отношений. Они разделяют общее представление о миропорядке, и для них характерно неприятие претензий Запада на исключительность в толковании норм и правил международного поведения.

Упомянутые выше Р. Блэквилл и Дж. Харрис в этой связи считают: «Учреждение банка БРИКС – который позиционируется вполне открыто как альтернатива Всемирному банку – является одним из наиболее четких сигналов того, что впредь помощь вовсе не обязательно будет оказываться сугубо на западных условиях. Имея начальный капитал в 100 миллиардов и почти наверняка ориентированный на Африку, этот банк обеспечивает Китаю дополнительные средства для финансирования своей экспансии на континент. Но за созданием банка может скрываться иная цель. Учитывая обилие существующих способов финансирования ресурсных инвестиций в развивающихся странах, учреждение многостороннего банка развития, где не представлена ни одна западная страна, ясно сигнализирует об уверенности в жизнеспособности альтернативной модели и о желании создать собственную базу знаний и, как считают некоторые, переосмыслить основные организационные принципы международной финансовой системы [17].

Особую настороженность у Вашингтона вызывает двустороннее военно-техническое сотрудничество между странами «пятерки», особенно те его направления, которые касаются создания и совершенствования авианосного и подводного ядерного флота. Как отмечает британский политолог Э. Харрелл, преобладание в силовом потенциале позволяет «сильным устанавливать законы для более слабых, поворачивать условия сотрудничества в свою пользу, навязывать свои ценности и модель поведения, подрывать процедурные правила, от которых стабильное и легитимное сотрудничество должно обязательно зависеть. Именно по этой причине ощущение необходимости ‘сдерживать’ силу Соединенных Штатов составляло очень важный элемент политики Бразилии, России, Индии и Китая во многих областях и по многим вопросам, который скептики хотели бы приписать «нормальному дипломатическому торгу» [18].

Интеграционная Европа (ЕС).

В докладе, подготовленном Европейской внешнеполитической службой к совместному заседанию министров иностранных дел и обороны стран ЕС, прошедшему в мае 2015 г, подчеркивается (в прямом смысле слова), что «эпоха доминирования какой-либо одной державы завершилась» [19]. По оценкам европейских экспертов, на Китай будет приходиться 20% мирового ВВП к 2030 г., за ним следует Индия с 16% ВВП. Евросоюз ожидает заметного подъема в рейтинге ведущих держав мира Бразилии, Мексики, Индонезии, Южной Кореи, Нигерии, Турции и ЮАР. Согласно его прогнозу, упомянутые восходящие державы, скорее всего, не смогут сформировать сплоченный альтернативный Западу блок ввиду отсутствия у них общей системы ценностей и интересов. Различные регионы демонстрируют различные конфигурации силы. Более того, происходит переход от мировой системы национальных государств к сетевому миру, в котором действуют государства, негосударственные, межгосударственные и транснациональные игроки.

Когда ЕС говорит о «многополярности», он имеет в виду прежде всего собственные претензии на позиционирование себя в качестве одного из полюсов. Вместе с тем, глобальные процессы подвигают некоторых европейских экспертов к мысли, что «мир больше не является биполярным, однополярным или даже многополярным: само понятие ‘полярность’ вызывает вопросы» [20]. По мнению европейских политологов, для Европы наиболее предпочтительной была бы модель «многосторонней мультиполярности»: «Более демократические державы имели бы естественную склонность работать сообща, полюса образовывали бы коалиции, меняющиеся в зависимости от конкретной проблемы. Все полюса были бы привержены власти закона и играли бы активную роль в международных институтах и договорах» [21].

6. Теоретические споры и политические реалии

В описании формирующейся системы международных отношений многие эксперты продолжают оперировать термином «полярность». Однако многое ли даёт использование этого понятия для анализа современных тенденций развития системы международных отношений, не является ли он слишком упрощенным для характеристики мироустройства? Нынешний этап эволюции мировой системы носит более сложный характер, чтобы его можно было адекватно (исчерпывающе) описать в терминах полярности, если, конечно, не замыкаться в границах неореалистской школы политической мысли, для которой «полярность» (число великих держав) является главным структурообразующим элементом системы международных отношений, а военная сила – основным критерием. Многие коалиции и союзы теперь выстраиваются в гораздо более гибких форматах наподобие «клубов по интересам». Международные экономические, финансовые, торговые, культурные и идеологические отношения имеют более сложную и размытую структуру, чем та, которую предлагает «полярная» модель с ее фокусировкой на вычленении в глобальной конфигурации наиболее крупных конкурирующих потенциалов «жесткой силы». Если же говорить о распределении влияния и характере взаимодействия государств, а не сводить всё к сопоставлению технических параметров военной мощи, то более точным в этом случае будет термин «полицентричный миропорядок».

Споры вокруг «полярности» носят отнюдь не схоластический или чисто теоретический характер. Они отражают политическую борьбу государств за влияние и свой статус в иерархии международных отношений. «Многополярность» основывается на отрицании претензий какого-либо одного государства на единоличное лидерство или особые права в управлении миропорядком. Негативное отношение США к концепции многополярности является логическим следствием их веры в необходимость американского мирового лидерства. К. Райс в период пребывания на посту государственного секретаря утверждала, что многополярность никогда не была объединяющей идеей для государств и что это было бы неизбежное зло: «Многополярность является теорией соперничества, конкурирующих интересов и – самое худшее – конкурирующих ценностей» [22]. Если американское восприятие «многополярности» характерно для внешнеполитической философии англосаксонских стран, то политики и эксперты других государств западного мира вкладывают иной смысл в это понятие. Так, например, когда французские политические деятели и теоретики оперируют понятием «многополярность», они часто подразумевают, что существуют альтернативы беспрекословному следованию в фарватере американской политики.

Миропорядок формируется в результате конкуренции потенциалов великих держав, представляющих собой совокупность различных компонентов жесткой (военной) и мягкой (невоенной) силы. У ведущих центров мирового развития заметно расходятся взгляды на проблему миропорядка: одновременно существуют «взгляды Китая, исламского мира, Запада, до некоторой степени России», и «они не всегда совместимы друг с другом» [23]. Это мнение патриарха американской дипломатии Г. Киссинджера трудно оспорить. Однако поддержка Россией формирования незападных центров экономического и политического влияния как противовеса Западу не должна вести к преуменьшению значимости преодоления кризиса в отношениях с США и восстановления партнерских отношений с Европой.

Международное право является ресурсом, который используется государствами в соответствии со своими интересами, а не сводом абстрактных фиксированных норм, на основании которых может выноситься оценка их поведению. Стремление Запада обосновать универсальность критериев либеральной демократии и приоритетность международных гуманитарных норм часто служит для маскировки его эгоистических интересов в том или ином кризисном регионе. Многие годы США при поддержке европейских союзников пытались выстроить миропорядок в различных регионах мира по одним и тем же стандартам либеральной демократии, не считаясь с местной спецификой, традициями и политической культурой. Подобный схематизм, игнорирующий многосложность процессов в кризисных районах мира, вызывает критику у части западного экспертного сообщества, в том числе у тех, кто предлагает считаться с закономерностями силовой политики (Realpolitik) и полагает, что принципы либеральной демократии не должны подменять собой национальные интересы. «В период после окончания холодной войны западные политики игнорировали конфликт между абстрактными нормами и политической практикой» [24], результатом чего стали, в частности, ошибки во время военных кампаний в Афганистане и Ираке. Приход к власти администрации Д. Трампа с ее откровенно эгоистической интерпретацией американских интересов и неприятием идеологии глобализации является реакцией на растранжиривание национальных ресурсов, происходившее в угоду утопическим внешнеполитическим проектам по переделу мира в соответствии с неолиберальными канонами.

7. Некоторые выводы

Кампания по выборам президента США 2016 г. в США, дискуссии, которые в ходе неё развернулись по внешнеполитическим вопросам, стали показателем основной тенденции, которая всё больше характеризует место США в складывающемся мировом порядке. Данная тенденция заключается в приспособлении (пусть противоречивом и болезненном) к ситуации, когда ресурс американского глобального лидерства становится более ограниченным. Это объясняется как появлением в мире новых центров силы, так и последствиями неадекватных действий Вашингтона при реагировании на ряд серьезных и взрывоопасных вызовов.