Новый фронт противостояния России и НАТО

По мнению члена-корреспондента Академии военных наук А. Бартоша, «отдельные государства и их коалиции применяют стратегии гибридной войны, основанные на преимущественном использовании … группы угроз, которая включает кратко- и среднесрочные угрозы, имеющие национальный или субрегиональный масштаб». Это, как считает эксперт, «гибридные угрозы, построенные на использовании главным образом субъективных факторов и представляющие собой комбинацию военно-силовых методов с дипломатическими, экономическими и информационными средствами воздействия на противника и применением кибероружия. Именно проблема противостояния рукотворным «гибридным угрозам», которые лишь относительно недавно стали признаваться в качестве самостоятельного отдельного вида угроз, стоит сегодня особенно остро на повестке дня»¹.

Спецпосланник президента США по Украине К. Волкер – а в 2008–2009 гг. он был американским представителем в НАТО – в интервью американскому изданию «Политико» в конце ноября 2017 г. так охарактеризовал отличия нынешней ситуации в отношениях Россия – США – Европа от той, что складывалась в конце нулевых годов: «…тогда существовало сильное нежелание откровенно говорить о том, что сделала Россия, или резко выступать против неё … после того, как она вторглась в Грузию, буквально через шесть месяцев мы привезли эту большую кнопку перезагрузки, а Лавров с госсекретарём Клинтон заявили, что мы будем двигаться дальше. Сегодня отношение Западной Европы к России совершенно иное. Налицо гораздо больше … понимания того, что Россия вмешивается в их выборы, в их политические процессы. Больше понимания того, что Россия сделала со своими соседями, такими как Грузия, Молдавия, Украина. То есть, налицо совершенно другое отношение, не то, что существовало 10 лет тому назад»².

Российский политолог К. Гаджиев так характеризует разницу между классическими и гибридными войнами: «В войне классического типа всё более или менее ясно: кто свой и кто враг, кто наступает, а кто обороняется, кто одержал победу, а кто потерпел поражение, какие именно силы стоят за каждой из воюющих сторон. Иное дело с “гибридной войной”. В ней нет очевидных фронтов и строго очерченного круга участников, нет линии фронта, поскольку таковая пролегает повсеместно, в результате чего оказывается призрачной. Гибридизация размывает линии разграничения между войной и миром, внутренними и внешними угрозами национальной безопасности, государственным переворотом и революцией, дозволенными и недозволенными формами борьбы, между защитниками и разрушителями международного права»³.

Директор Московского Центра Карнеги Д. Тренин даёт этому состоянию во многом схожую характеристику: «Наиболее заметная особенность “гибридной войны”, отличающая её от холодной войны, состоит в том, что она ведётся в поистине глобальной, практически безграничной среде. Сегодня не существует стен или иных преград, которые ограничивали бы взаимодействие государств на международной арене. Традиционное различие между стратегией и тактикой, по существу, сведено на нет. В “гибридной войне” участвует более многочисленная, по сравнению с холодной войной, группа игроков – от национальных правительств и транснациональных корпораций до неправительственных игроков и даже частных лиц»⁴.

В чём Запад обвиняет Россию?

Стратегия национальной безопасности США, утверждённая президентом Д. Трампом в конце 2017 г., хоть и избегает выражений «гибридные войны» и «гибридные угрозы», но чётко обозначает саму проблему, из которой вытекает постановка данного вопроса. Противники США, как подчёркивается в этом документе (а здесь недвусмысленно обозначены в первую очередь Китай и Россия как «ревизионистские» державы, стремящиеся восстановить своё влияние на региональном и глобальном уровнях), изучая американский опыт ведения войн, стали инвестировать средства в такой потенциал, который призван поставить под удар то, что составляет силу Америки, и эксплуатировать то, что они воспринимают как её слабости. В частности, склонность США рассматривать мир в рамках двоичной логики, когда государства находятся друг с другом в состоянии либо мира, либо войны (хотя в действительности мир – это арена постоянной конкуренции). В документе говорится: «Противники и конкуренты научились весьма искусно действовать в зоне ниже того порога, за которым начинается открытый вооружённый конфликт, балансируя на грани выхода за рамки международного права. Репрессивные и закрытые государства и организации, несмотря на свою уязвимость во многих отношениях, зачастую действуют быстрее и более оперативно в стремлении обеспечить взаимную интеграцию экономических, военных и особенно информационных инструментов ради достижения своих целей… Такие действия рассчитаны на то, чтобы достичь максимального эффекта, не провоцируя в то же время прямого военного ответа со стороны Соединённых Штатов. По мере того, как они с течением времени получают всё новые преимущества, складывается новый статус-кво»⁶.

Приписывание Москве приоритета в деле применения гибридных войн и их превращения в один из главных инструментов международных отношений стало практически основным информационно-пропагандистским элементом разворачивающейся в настоящее время «новой холодной войны» между Россией и США/НАТО. В частности, в статье, опубликованной американским аналитическим центром «Стратфор» в августе 2017 г., утверждается, что «оправившись после распада Советского Союза и восстановив свою роль как региональной державы в середине 2000-х годов, Россия стала широко использовать инструменты гибридной войны в качестве центрального компонента стратегии национальной безопасности, особенно в отношениях с Западом». «Поскольку Россия больше не обладает убедительным превосходством в обычных вооружениях, необходимым для того, чтобы смотреть на… НАТО сверху вниз и вернуть себе земли, утраченные в ходе краха советского блока, ей приходится прибегать к другим методам максимизации своих преимуществ и минимизации слабостей»⁸.

Приписывая российскому политическому руководству и военно-экспертному сообществу постановку задач, относящихся к ведению гибридных войн против США и их союзников, западные аналитики, близкие к НАТО и участвующие в разработке её стратегических приоритетов, уже несколько лет используют в качестве доказательства то, что они называют «доктриной Герасимова». Имеется в виду выступление начальника Генерального штаба ВС РФ на собрании Академии военных наук в январе 2013 г. и основанная на этом выступлении его статья «Ценность науки в предвидении». Материал был опубликован в газете «Военно-промышленный курьер»¹⁰. Генерал Герасимов не использовал в этом выступлении термин «гибридные войны». Однако сделанный им обзор применяемых в современном мире новых способов ведения боевых действий и инструментов, не выходящих за порог применения военной силы, дал повод противникам России впоследствии – когда возник соответствующий повод, связанный с возникновением украинского кризиса – развернуть пропагандистскую кампанию с целью изобразить Москву в числе главных инициаторов подобного рода войн.

1. Информационные операции (в первую очередь, использование таких инструментов, как телеканал Russia Today и агентство Sputnik), а также целевое телепрограммирование, использование интернет-троллей, ботов, фальшивых новостей.
2. Кибератаки, нацеленные на то, чтобы повлиять на политические процессы в западных странах, в частности, на ход избирательной кампании в США в 2016 году.
3. Использование доверенных лиц и организаций (proxies) в некоторых европейских странах (например, поддержка организаций евроскептического толка в ходе референдума 2016 г. в Нидерландах о ратификации соглашения об ассоциации с Украиной), а также групп, выступающих против разработки сланцевого газа и других протестных движений в Болгарии, с целью осложнить усилия её правительства по уменьшению энергетической зависимости от России.
4. Экономическое влияние на европейские страны, заключающееся в первую очередь в использовании «Газпромом» широкой сети газопроводов и инвестиционных проектов, реализуемых российскими энергетическими компаниями, которые позволяют России приобрести (в том числе с помощью различных теневых методов) дополнительные рычаги политического влияния.
5. Тайные операции, среди которых, как утверждается, участие российской военной разведки в организации попытки государственного переворота в Черногории в 2016 г. с целью свержения её пронатовски настроенного правительства. Российские силы специального назначения, в соответствии с доминирующим на Западе мнением, сыграли решающую роль в «захвате» Крыма и «поддержке сепаратистов» в Донбассе.
6. Инструменты политического влияния, где особый упор в настоящее время делается на поддержку ряда политических партий и лидеров в западных странах (особенно националистического и евроскептического толка), организацию их визитов в Москву и встреч на высоком уровне¹¹.

При этом, как подчёркивает цитировавшийся выше член-корреспондент Академии военных наук А. Бартош, «собственные гибридные методы борьбы, широко использовавшиеся в конфликтах во многих странах (в Ираке, на Балканах, в Ливии, Сирии), а сегодня призванные нанести ущерб многим другим государствам (таким как Россия, Китай, Иран, страны Латинской Америки), Вашингтон таковыми считать не желает»¹³. Можно назвать и такой испытанный инструмент реализации собственных интересов, как использование разнообразных механизмов, связанных с применением экономических санкций, не только против России, которые после прихода в Белый дом администрации Д. Трампа стали особенно откровенно использоваться для продвижения Вашингтоном собственных геополитических интересов.

Центральную и Восточную Европу можно в определённой мере даже считать первопроходцем в разработке тематики гибридных войн применительно к России, причём ещё задолго до того, как начался нынешний кризис вокруг Украины, когда сам этот термин не использовался так активно (во всяком случае, в том контексте, в котором он используется сейчас). Автор данной статьи уже останавливался на том, как антироссийски настроенные круги в странах ЦВЕ эксплуатируют, в частности, тему «коррупционного воздействия» и выращивания «троянских коней» среди местных политических элит, к которым Москва якобы пытается прибегать с помощью, например, крупномасштабных совместных энергетических программ. В числе таких проектов назывался «Южный поток», впоследствии сорванный из-за давления со стороны Еврокомиссии и США¹⁵.

Как в НАТО предлагают противодействовать российским «гибридным угрозам»?

Термин «гибридные войны», как правило, используется в последнее время антироссийски настроенными западными военно-политическими аналитиками в идеолого-пропагандистских целях, чтобы усилить у целевой аудитории ощущение «российской угрозы», добиться выделения дополнительных средств как на традиционные, так и на новые направления деятельности НАТО. В частности, отталкиваясь от упомянутого выше выступления начальника ГШ ВС РФ В. Герасимова на сессии Академии военных наук, авторы выпущенного в ноябре 2017 г. доклада Фонда Маршалла «Германия – США» под названием «Проведение красных линий в серых зонах: как сегодня отразить российский вызов трансатлантической безопасности» приводят это выступление в качестве доказательства того, что Москва якобы выстраивает против евроатлантического сообщества стратегию противодействия по всему спектру вызовов – как военных, так и невоенных – эксплуатируя имеющиеся на Западе слабости и разногласия. Исходя из этого, утверждают авторы доклада, необходимо укреплять надежность натовских обязательств в рамках статьи 5 Вашингтонского договора, причём не только традиционными военными методами, но и путём совершенствования инструментария в сфере кибербезопасности и противодействия российской пропаганде, ликвидации якобы имеющегося у Запада в этой области отставания¹⁶.

В этом смысле высказывание Д. Трампа, сделанное вскоре после избрания президентом США, о том, что НАТО – это «устаревшая организация», хотя впоследствии было им же самим дезавуировано, может приобрести неожиданную актуальность, но уже в другом смысле. Проблема для альянса будет состоять уже не столько в том, способны ли все его члены достичь 2%-ного норматива военных расходов, сколько в том, на какие цели будут расходоваться эти средства. Так, британский политолог и журналист М. Галеотти в своей статье в журнале «Форин полиси» в июле 2017 г. утверждал, что в нынешнее время, когда понятие «война» в такой же степени включает в себя хакерские атаки, подрывные операции, шпионаж и вброс фальшивых новостей, как и традиционные инструменты типа танков, Запад должен сформулировать минимальные базовые требования относительно расходов на гибридные войны – полицию, контрразведывательные службы и т.д. Поскольку, по мнению Галеотти, НАТО теперь признаёт кибератаки в качестве возможного основания для применения статьи 5 (коллективная оборона стран-участников), любые уязвимые места в национальной киберзащите способны послужить приглашением к конфликту более широкого характера¹⁷. Нет сомнения, что в сложившейся обстановке напряжённости между РФ и НАТО тематика гибридных войн и её различных аспектов будет использоваться прежде всего против России.

Многие задачи, провозглашаемые в этом и других подобных докладах, представляются повторением – пусть и с учётом текущей политической конъюнктуры – тех лозунгов, которые выдвигаются НАТО практически со времени окончания холодной войны и которые, судя по их постоянному тиражированию в выступлениях политических лидеров и экспертов, реализуются далеко не удовлетворительно, ведь их реализация неизбежно наталкивается на сосуществование разнонаправленных интересов, приоритетов, идейных предпочтений внутри западного сообщества (не говоря уже о далеко не безграничных ресурсах). С приходом к власти в США Д. Трампа эти противоречия стали ещё отчетливее. Это призывы к модернизации ядерного потенциала НАТО и потенциала в сфере обычных вооружений, к расширению географического охвата деятельности альянса (на примере операций НАТО в Афганистане, успехи которых явно преувеличиваются), к усилению роли НАТО в противодействии терроризму, к построению стратегического партнёрства между НАТО и Евросоюзом в сфере безопасности, системы партнёрств с ведущими государствами и центрами силы в незападном мире (и не только с традиционными союзниками США – Японией, Южной Кореей, Австралией, но даже с Китаем). Наряду с этими традиционными приоритетами, стали регулярно провозглашаться задачи, относящиеся к вызовам «гибридного» характера, включая создание «умной НАТО», совершенствование киберзащиты и работы по искусственному интеллекту, подготовку соответствующих кадров. С целью налаживания комплексной деятельности по освоению новых информационных технологий авторы доклада, подготовленного GLOBSEC, предлагают создать в рамках НАТО агентство, аналогичное по своим задачам Управлению перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США (DARPA)¹⁸.

Тематика защиты от гибридных угроз, выражающихся в активном совмещении военных и невоенных методов и сопровождающихся быстрым стиранием чёткой грани между войной и миром, регулярно становится одной из главных тем саммитов НАТО, начиная с саммита в Уэльсе в сентябре 2014 г., т.е. с того момента, когда было осуществлено воссоединение Крыма с Россией, в ходе которого Москва, по утверждению многих западных экспертов и СМИ, якобы использовала различные элементы гибридной тактики. В декларации, принятой участниками НАТО в Уэльсе, говорится об их решимости эффективно справляться со специфическими вызовами, заключающимися в появлении гибридных угроз, где задействуется широкий набор открытых и скрытых военных, полувоенных и невоенных методов, используемых в увязке друг с другом¹⁹.

На саммитах НАТО в Варшаве (2016 г.) и в Брюсселе (2018 г.) тема противодействия гибридным войнам (правда, формально без указания на то, от кого конкретно исходит угроза таких войн) упоминалась в итоговых документах уже в увязке с возможностью применения статьи 5 Вашингтонского договора. Таким образом, вышеупомянутые рекомендации ряда близких к НАТО экспертных центров начали воплощаться в жизнь. В «Брюссельской декларации о трансатлантической безопасности и солидарности», принятой на саммите в бельгийской столице говорится, что члены альянса «укрепляют свой потенциал с целью отражения гибридных угроз». «Применение гибридных тактик в растущей степени угрожает нашим политическим институтам, нашему общественному мнению и безопасности наших граждан. Союзники усиливают стойкость наших обществ в противостоянии этим угрозам, и мы будем отвечать на них со всей решимостью, если это станет необходимо»²⁰.

В основном же документе, принятом брюссельским саммитом – заключительной декларации (п. 21) – говорится, что страны альянса оказываются перед лицом всё более серьёзных вызовов гибридного характера со стороны как отдельных государств, так и негосударственных субъектов. Альянс готов при наличии соответствующего решения Совета НАТО оказать любому государству-члену помощь на любом этапе гибридной кампании, в том числе апеллируя к статье 5. НАТО на саммите в Брюсселе объявила о создании специальных групп поддержки в противодействии гибридным угрозам, в задачи которых будет входить оказание адресной целевой помощи странам альянса по их просьбе в укреплении их готовности противостоять гибридным вызовам²¹.

В начале октября 2018 г. заместитель помощника министра обороны США по вопросам международной безопасности К. Уилбаргер, сопровождавшая главу МО Дж. Мэттиса в ходе поездки по Европе заявила: «Мы официально объявим, что США готовы предложить НАТО свои возможности в киберпространстве, если поступит такая просьба». По словам Уилбаргер, США будут по-прежнему контролировать свой персонал и потенциал, но будут использовать их для поддержки НАТО, если получат такую просьбу. Она добавила, что это – часть возглавляемых Великобританией усилий по усилению киберпотенциала НАТО²².

Некоторые выводы для России

Даже если кампания по поводу российских «хакерских атак» и предполагаемого «вмешательства» Москвы в выборы и вообще, во внутриполитические процессы западных стран утратит свою нынешнюю интенсивность, проблематика гибридных войн во взаимоотношениях России и США/НАТО приобретает долговременный характер и становится не меньшим раздражителем, чем традиционное понимание угроз, связанное с военной сферой. Соответствующим образом будет эволюционировать и восприятие Североатлантическим союзом проблем безопасности и соотношения между её различными аспектами.

Исследователь из Лондонского университета А. Ланошка, специализирующийся, в том числе на разработке инструментов сдерживания российских гибридных войн в Восточной Европе, признаёт: «Действительно, статья 5 представляет собой наиболее действенный механизм при тех сценариях, где речь идёт об открытом и не вызывающем сомнения военном нападении на какую-либо страну – члена НАТО. Если же атака происходит в более скрытой форме, при которой воюющая сторона может прибегать к тактике «правдоподобного отрицания» – например, в случае обострения в каком-либо регионе межэтнической напряжённости – рассмотрение возможности применения статьи 5 может быть и не всегда уместно. С другой стороны, хотя апелляция к статье 5 не означает автоматического военного ответа, она может оказаться непропорциональной реакцией на гибридные действия, ведь, важно помнить, что этот механизм был применён только один раз за всю историю НАТО – после террористических атак на Америку 11 сентября 2001 года»²⁵.